После конференции памяти Бориса в Пущине, во время банкета, ко мне подошли и

попросили рассказать о довоенных годах знакомства с Борисом и позже. Подошли с

диктофоном. Я что-то довольно долго экспромтом рассказывал, но потом оказалось, что

ничего не получилось, или ленту потеряли.



Основной смысл того, что я хотел рассказать тогда, заключался в том, что, судя по

некоторым выступлениям, могло показаться, что Борису стоило «пошевелить мизинцем»

и все у него получалось. Мне хотелось отметить, что Борис не только интересовался

многим, увлекался и добивался успехов, но что ему пришлось преодолевать

непонимание, вражду, трудности, скептицизм очень многих влиятельных, в то время

людей, преимущественно чиновников,- но не только. Поэтому я начал тогда примерно

так:



Все выступавшие сегодня с трибуны очень хорошо и справедливо говорили о Борисе,

как о человеке — друге и товарище, о его большой роли в определении «духа» и

направлений исследований в Институте биологической физики АН СССР в Пущине». Надо сказать,

что большинство из выступавших познакомились с ним лишь после возвращения Бориса

из мест « весьма отдаленных», в лучшем случае со времени его восстановления в МГУ, на

биофаке. К счастью, Борису даже в тех страшных местах среди многих дрянных

посчастливилось узнать прекрасных, умных, чистых душой, интеллигентных людей,

которые с большой теплотой и участием отнеслись к Борису.



Я познакомился с Борисом в КЮБЗ-е. Как мне кажется ( но могу и ошибиться), мы оба

пришли в КЮБЗ в начале осени 1939 года, за два года до начала Отечественной войны.

Борис был на 4-5 лет моложе ребят, составлявших костяк кюбзовцев, учившихся в то

время в 8-10 классах. Вот несколько фамилий тех кюбзовцев: Борис Клеев, Борис Кулаев,

Алексей Ильенков, Володя Григорьев, Маруся ( «Мышка») Рубина, Лена Неусыхина, Таня

Кошкина, Рима Зимина и др. Об Игоре Шилове, Жене Карасёвой, Саше Чильцове и

многих других кюбзовцах мы с Борисом знали по рассказам тех, кто пришел в КЮБЗ

раньше нас.



На появление Бориса Вепринцева на сборищах КЮБЗа сначала никто внимания не

обращал. Он был для нас «малышом». У учеников старших классов (8-10) пятиклассник

интереса не вызывал. Только когда к весне Борис защитил свою «кандидатскую» работу и

Совет КЮБЗА единогласно проголосовал за его прием в «действительные члены» кружка,

он для всех нас стал равноправным товарищем. В то время руководителем кружка был

Константин Николаевич Благосклонов.



Работа Бориса была посвящена развитию, поведению и размножению живородящих

аквариумных рыбок (гуппий и мечехвостов). Работа была очень основательна, написана

по-взрослому, хорошо оформлена и хорошо доложена. На вопросы он отвечал

компетентно! Бориса стали замечать на собраниях КЮБЗа, выслушивать его

высказывания, отвечать на многочисленные вопросы, которые он задавал. Бориса

признали своим, и он сам осмелел в кругу взрослых.



Надо сказать, что осень 39-го года для КЮБЗа была «кризисным временем». Профессор

Мантейфель уже ушел из Зоопарка. А ведь он был как бы «крестным отцом» КЮБЗа,

определял стиль его работы. Кружок осиротел.



Самоопределение, с уходом старших, Шилова и других, зачахло. Руководство зоопарка

руководителем КЮБЗа назначило человека далекого от традиций КЮБЗАа , которого к

тому же незадолго до этого контузило на Финской войне. Он прямо из госпиталя пришел

руководить « кружком юных натуралистов». Этот человек, к сожалению, не имел

никакого отношения к зоологии. В одном из своих первых докладов он сообщил нам

«очень интересный факт», состоявший в том, что на Карельском перешейке и вообще в

Карелии дичь из этих мест в результате военных действий и прорыва «Линии

Маннергейма» совершенно исчезла. Выслушав еще несколько его подобных «научных

открытий» члены Совета кружка пошли в дирекцию с настоятельной просьбой заменить

руководителя КЮБЗа. Так появился в Зоопарке Константин Николаевич Благосклонов

«КНБ», с приходом которого кружок стал возрождаться.



Возобновились коллективные выезды за город. Вскоре КНБ попросил свою тётю,

директора школы в селе Языково, (что между Рогачевским шоссе и Савеловской ж.д. на

реке Волгуше) разрешить нам приезжать в субботу поздно вечером, ночевать и

кормиться в школьной столовой. Зимой для нас топили печку и ставили самовар.



В то время в этих краях места были дивные, сохранились еще подмосковные «глубинки»

с их дикими обитателями: глухариные тока, рябчики, вальдшнепиная тяга, зимородки у

речных обрывов, выдры в реке, лисьи и барсучьи городки, много разных видов куличков,

дятлы, дрозды. Зимой снегири, свиристели, клесты и дубоносы. В эти поездки мы брали и

Бориса.



Образовался костяк кюбзовцев, регулярно выезжающий на выходные дни за город в

Языково. Дома ребята с восторгом рассказывали о своих выездах и родители отпускали

их в поездки даже зимой в лютые 30 градусные морозы, которые стояли в 1939-1940 гг.

В один из выездов, когда мы шли по Волгуше, КНБ указал на странный гладкий бугорок

на ровном льду речки и заметил: « Ну-ка посмотрите, что за бугорок?». Оказалось, что под

тонким слоем снега лежит замерзшая выдра. Видимо, когда она прогуливалась на

«свежем воздухе», замерзла лунка, через которую она вылезла из воды. Это событие

произвело на нас огромное впечатление, а для меня с этой выдры началась моя кюбзовская

работа по выдре. Я и поныне восхищаюсь этим красивым умным зверем. Позже уже после

войны КНБ мне поведал, что у его жены появился воротник на зимнем пальто из выдры ...

Не во всех зимних поездках Борис в ту лютую пору принимал участие. Может быть, его из

дома не отпускали, или мы не брали: маленький он ещё был.



О вышеприведенном эпизоде я упомянул только, чтобы показать манеру КНБ заставлять

нас, «юных натуралистов», замечать в природе любую мелочь. В ходе таких поездок мы

научились, в том числе и Борис, ходить «зрячими» по лугам и лесам. Для всех будущих

биологов КЮБЗ того времени был великой школой. Еще один тому пример: Как-то

весной, тогда и Борис был с нами, КБН говорит: « Смотрите, какая ёлочка!». Ну, ёлка как

ёлка, довольно густая, невысокая, на краю проселочной дороги, ведущей вдоль опушки

леса. После небольшой паузы, когда сразу никто из нас на его реплику не прореагировал,

КБН мечтательно добавил: «Если бы я был певчим дроздом, я бы свил гнездо на этой

ёлке». Кто-то побежал вперед, отогнул ветки, и действительно там оказалось типичное

гнездо певчего дрозда. Много было тогда такого, что сделало нас заядлыми полевыми

натуралистами. Понятно, почему Борис всегда рвался с нами на выезды, когда КБН сам

руководил экскурсией.



С ночевкой на выезды в Языково мы часто ездили и без взрослых. Кто-то из кюбзовцев

назначался старшим по поездке. Часто старшим назначали меня, но не по возрасту, а

потому, что я был «натаскан» моим отцом в походах с ночевкой в палатке, готовкой на

костре, хождением по карте и т.д. Как «старший» я охотно брал Бориса с собой в поездку,

но другие, более взрослые кюбзовцы, бывало ворчали, в их глазах он все же был

маленьким, «маменькиным сынком», который мог не выдержать тяжелого маршрута, да

ещё надоедавший им непрерывными вопросами и предложениями. Одно время к нему

почему-то привязалось прозвище «Буби». Тем не менее, Борис добивался того, чтобы мы

брали его с собой. Кстати, меня он постоянно просил поговорить с ним по-немецки, чего

я терпеть не мог: надо было каждое его третье слово поправлять, а свое перевести на

русский. К тому же, мне не стоило в набитом народом поезде афишировать своё

происхождение безупречным немецким произношением.

Не знаю, когда я узнал о судьбе отца Бориса. Вероятно, догадался. Вокруг меня, в школе

и т.д. было много таких ребят с «исчезнувшими» отцами, родителями или

родственниками. Но он один был в моем окружении ребенком репрессированного. Видно

было, что в семье туго - одни женщины. Борису не с кем было бродить по лесам, ночевать

на свежем воздухе, добывать дрова без ущерба для леса, ставить палатку, разжигать

костёр одной спичкой. Тем более в дождь или зимой на снегу. Даже ходить на лыжах в

хорошем темпе по пересечёнке.



Достаточно сказать, что мы на выездах в Языково шли в субботу ночью 12 км. От

станции Влахернская, теперь станции Турист. А в воскресенье опять поздно ночью,

обратно те же 12 км. на станцию. Кроме того, примерно с рассвета до темноты, осенью,

зимой или весной бродили по всей округе. Были поездки, когда мы проходили за сутки до

50 км. Последний поезд до Москвы проходил станцию в 23 часа. От вокзала домой

добирались ночным трамваем (были тогда такие), хорошо если к 2- ум часам ночи были

дома, а то и позже. В понедельник утром многим в школу.



Многие обычаи кюбзовцев сначала Боре были в диковинку. В первую его поездку, когда

сделали привал и решили перекусить, так как выехали из Москвы рано утром, Боря

аккуратно отошел, сел на пенек спиной к нам, стал что-то доставать из рюкзака и жевать.

Я понял,. что он стесняется есть со всеми. Кто-то сказал: «Вот жмот! Ну, куда брать такого

на выезды. Сидел бы дома у маменьки». Я понял, в чем дело, подошел и сказал ему, что у

нас у всех дома без излишеств, а порядок такой: всё, что взяли с собой кто, что мог,

складываем в кучу. Выделяем, что на первый привал, что на обед и что в поезд по дороге

домой. Делим,. что есть, что выделили на данную еду. После этого разговора всё стало

нормально! О том, что Борис меньше нас вскоре забыли. Все поняли, что надо учитывать

его физические возможности. Кстати вскоре КНБ договорился с дирекцией зоопарка,

чтобы нам оплачивали дорогу и суточные, по пять рублей в день. Накануне поездки мы по

телефону давали задание кому- либо, что покупать из еды, и проблем с питанием и

оплатой проезда по железной дороге более не возникало.



Помимо КЮБЗа, мы в будние дни вечером ходили на интересные заседания секции

зоологии МОИПа. Мы были знакомы с профессорами Огневым, Формозовым,

Гептнером, Дементьевым, многими аспирантами кафедры зоологии позвоночных. Всегда

очень интересно было слушать рассказы профессора Б.М. Житкова. Огромное

впечатление на нас всех, на меня и Бориса в особенности, произвел доклад Промптова о

его попытках записи голосов птиц в природе. Он специально приехал на заседание секции

из Ленинграда. Доклад он делал в нижнем зале Зоомузея на ул. Герцена, 6. Он несколько

раз повторил удачную запись пения обыкновенного соловья. Это было чудо! Он

записывал голоса птиц на восковой валик в природе. Тащил все необходимое

оборудование на место записи и доставлял эту нежную восковую запись в студию. Когда

мы вышли всей ватагой из вестибюля «под мамонтами», Боря вдруг громогласно заявил:

«Вот этим я займусь, как только смогу!».



Теперь не только мы знаем, что ему это блестяще удалось, но и почти все орнитологи

мира, и многие любители птичьего пения в самых разных странах.



Я здесь об этом говорю, потому что очень многие из своих идей, даже очень давних,

Боря не забывал и осуществлял, когда представлялась возможность, или, по крайней мере,

пытался осуществить.



В последнем предвоенном кюбзовском выезде - с 19 по 23 июня 1941г. Борис не

участвовал. Именно во время этого выезда мы узнали о начале Великой Отечественной

войны.



Что было с Борисом во время войны, как и где он окончил школу, эвакуировался ли он

и куда, мы не знали. Мы встретились с Борисом на биофаке только осенью 1949г., когда я

поступил учиться после демобилизации из Армии. Во время войны, сперва из эвакуации, а

потом с января 1943г. из действующей армии, с фронта, я переписывался с некоторыми

кюбзовцами : Борей Кулаевым, который под Белгородом был тяжело ранен, с «Мышкой»

Рубинной, в письме которой иногда кто-нибудь из кюбзовских девочек - Лена Неусыхина.

Таня Кошкина и другие — приписывали пару строк. Мне кажется, что о судьбе Бориса

Вепринцева я от них ничего не узнал. Говорили только, что он где-то в Средней Азии.

Действительно, во время войны Боря был у своего дяди в Фергане, там он и учился в

школе.



Так как из Армии я вернулся только в 1949г, через четыре года после Победы и сразу

поступил на биофак, то снова общаться с Борисом мы стали, когда я уже был на 1-м курсе;

Борис же уже пару лет был студентом биофака, с 1948 года.



Встречались мы редко, чаще всего в вестибюле факультета, как говорится «на

встречных курсах». Для более продолжительных разговоров у меня просто не было

свободного времени. У меня между окончанием школы в 1942году в Чистополе на Каме, и

поступлением на факультет, лежали 7 лет (2 года на фронте и еще четыре года работы в

Группе Советских оккупационных войск и Советской администрации в Германии).

Демобилизовался я в последние дни июля 1949 года, а приёмные экзамены начинались 1

августа. Все эти годы службы в Армии с биологией, как наукой, я дел не имел.

Вспоминать школьный курс наук, включаться в учебу было не нелегко.



На меня ещё нагрузили массу общественной работы. По линии ЦК комсомола я был

отправлен в командировку почти на три месяца для сопровождения большой группы

руководителей Союза Свободной немецкой молодежи в их поездке по всему Союзу. В

результате меня чуть не отчислили с факультета за трехмесячный «прогул». Пришлось

догонять.



Когда мы всё же на ходу встречались с Борисом «под мамонтами», он мне рассказывал

много интересного о своих делах. О том, что в летние каникулы нанимался на

рыболовный траулер Мурманской флотилии; рассказывал с возмущением о том, какую

безобразную организацию труда он там застал. Как однажды зимой он попытался в

одиночку пересечь Лапландский заповедник и заблудился. Слава Богу, его спасли, ведь

шел он один без определенного маршрута и необходимого для этого элементарного

снаряжения! Рассказывал, что наблюдал никем до этого не замеченную зимовку лебедей

на майне между островом Великим и Киндо-мысом, напротив нынешней Беломорской

биостанции МГУ им. Н.А.Перцова, которая в те времена существовала только в мечтах.

Немного позже он делился своими планами снимать в районе ББС цветной стерео -

звуковой кинофильм, о чем я еще упомяну. В эту поездку я провожал его на вокзал.



На биофаке в 1949-1950-х годах, как и на некоторых факультетах, например,

историческом, было довольно смутное время. На биофаке процветала лысенковщина,

деканом факультета назначили Презента, тут комментарии излишни.... Потом началось

разбирательство с девчонками, учившимися на первом «Мичуринском курсе», набора

1948 г. Студенток обвиняли в участии в молодежной организации, противопоставляющей

себя комсомолу. Оказалось к тому же, что у них в семье были репрессированные, о чем

при поступлении в университет они, естественно, «не доложили». Девочек не исключили

из числа студентов, но им пришлось взять академический отпуск на один-два года.

Непосредственно к Борису эта история отношения не имела.



Студентов, у которых кто-то из родителей был репрессирован в 30-е годы, на биофаке,

как и везде, было множество. Почти все это скрывали при поступлении, поскольку было

известно, что «таких» в МГУ не принимали. На деле, конечно, все об этом знали, и

молчали, но по случаю разборки с упомянутой группой «Молодая гвардия», начали

копаться в личных делах. Так, Юре Чугунову, студенту того же курса, пришлось

написать «покаянное» письмо в партбюро, что на самом деле его родители не погибли во

время пожара, как он указал а анкете при поступлении, а были репрессированы и погибли

в лагерях. По этому поводу на комсомольском собрании его курса было принято решение,

что Юра был вынужден утаить причину гибели родителей - иначе ему не удалось бы

поступить ни в какой ВУЗ страны. Юре объявили выговор, но самое главное не

отчислили, что явилось знаковым событием. Началось повальное писание покаянных

писем, у кого возникли основания это сделать.



В отличие от других Борис при поступлении в университет ничего не сочинил. В своей

анкете он лишь указал, что его отец умер в 1941 году в Саратове (Моршанске), что было

абсолютной правдой. Однако, в атмосфере всеобщей подозрительности и к Борису стали

цепляться, почему он не состоит в комсомоле. Он был, кажется единственным на курсе не

членом ВЛКСМ. Встал вопрос, что ему следовало бы подать заявление о приеме в

комсомол, что он и сделал. Со своей стороны, как давний его товарищ, знавший его

дольше всех на факультете и будучи в то время членом факультетского комитета ВЛКСМ,

я во всех инстанциях ратовал за то, чтобы его приняли. В конце концов,

Краснопресненский райком утвердил его прием в комсомол.



В 1951г. после летней практики, я с отцом и несколькими друзьями пошел в горный

поход на Западный Кавказ с последующим пребыванием в альплагере «Адыр —су» в

районе верхнего Баксана. Вернулся к сентябрю. Удивился, что Бориса не видно. Потом

мне кто-то сказал с его курса, что летом Бориса и еще кого-то арестовали. Узнать «за что,

когда и почему» ни мне, ни кому-нибудь из общих знакомых, так и не удалось.



С Борисом мы снова встретились лишь, когда его выпустили, и он вернулся в Москву.

Я к тому времени уже был в аспирантуре на кафедре биофизики, в новом здании Биофака.

Борис появился у меня на кафедре в то время, когда мы, аспиранты кафедры, занимались

оборудованием своих рабочих мест. Я достраивал экранированную комнату с особым

заземлением. Борис меня, оказывается, разыскивал, ему надо было посоветоваться.



Он мне кратко сообщил, что с ним было, в чем его обвиняли. Как его переводили из

лагеря в лагерь и что «старик» Глеб Максимильянович Кржижановский, с которым Борин

отец работал еще до революции в Баку, при первой возможности в начале апреля

обратился в «верха» и инициировал Борино освобождение в мае 1954 года.



В бумагах, которые выдали Борису для получения паспорта, было написано, что они

выданы «в связи с освобождением из мест заключения»



Что в паспорте и было написано, как основание для его выдачи. Когда Борис пришел на

свою кафедру зоологии позвоночных к ее заведующему - профессору Н.П. Наумову, тот

его встретил весьма сухо, хотя знал его давно, прочел паспортную формулировку и

заявил, что в этих документах не сказано ничего о том, может ли Борис продолжать учебу

в ВУЗе - тем более в МГУ. Он подумает о его восстановлении, а Борис пусть принесет ему

«официальное» разрешение.



Мне стало ясно, что восстановление Бориса на кафедре зоологии позвоночных - пустой

номер. В этой ситуации я посчитал, что лучше всего было бы для Бориса подать заявление

о восстановлении его студентом на кафедру биофизики. Эта кафедра была создана только

в ноябре 1953 года, когда Борис «отсутствовал». На кафедру биофизики тогда

переводились многие студенты с разных кафедр. Поэтому, когда Борис меня спросил, что

я могу ему посоветовать, я ему предложил обсудить его ситуацию с профессором

Борисом Николаевичем Тарусовым, заведующим кафедрой биофизики. Борис не

задумываясь, согласился. Я тут же пошел к Борису Николаевичу и все ему объяснил и

представил Бориса. После краткой беседы с ним, Борис Николаевич предложил ему

написать заявление с просьбой зачислить его на 4-ый курс. Боря тут же написал

заявление, а Борис Николаевич наложил резолюцию: «Прошу зачислить».



Разница в программах была серьезная. Борис Николаевич поставил условие — сдать всю

«разницу» до весенней сессии 4-го курса. Программы кафедры зоологии позвоночных,

действующие в 1951 году, и кафедры биофизики в 1955 году существенно отличались.

Борю зачислили! Я знал, что Борису такая «нагрузка» вполне по силам. Действительно,

он все зачеты и экзамены по всем предметам сдал своевременно (в том числе и

математику) за все 4 курса. Рабочее место мы ему выделили в моей «экранированной

комнате». Он соорудил свой термостат для фиксации заданных температур - минусовых

до вполне «биологических» и стал работать. В термостат, в качестве теплоносителя им

ебыло залито большое количество этилового спирта, а термостат со всех сторон обложен

стекловатой.



Как- то раз, когда мы на некоторое время отлучились, скорее всего перекусить, один из

самодельных контактов термостатов или реле, по-видимому, «дал искру», И все это

хозяйство запылало. Прибежал наш кафедральный инженер и «сдуру» стал поливать все

приборы и термостат из густопенного огнетушителя. Испортил все с трудом собранные

приборы, но огонь так и не погасил, пока мы с Борей не вырубили электричество. А ящик

со спиртом в вате накрыли одеялом! Обошлось без пожарников. Однако после этого

инцидента пришлось не только отмывать стены, полы, но и перебирать, даже перепаивать

все приборы в комнате, не только Борины.



В остальном, Борис сразу адаптировался и влился в аспирантскую биофизическую

«ораву». А было нас 14, окончивших факультет в 1953 году и 10 — выпуска 1954 года.

Кроме меня в эту группу входили: Феликс Литвин, Лева Чайлахян, Игорь Ломов, Лёля

Гончаренко. Люся Колобова — Яглова, Ира Басс, Юра Владимиров, Сергей Конев, Карен

Колонтаров. А также «примкнувший к ним» старший лаборант Сергей Ковалев.



В это время Борис вспомнил о своей мечте записывать голоса птиц в природе и

попросил у Бориса Николаевича разрешить ему попробовать использовать для этого

кафедральный магнитофон, весьма посредственный, но зато переносной, скорее

диктофон. После первых попыток записать хотя бы соловья, который подпускает ближе

всех,- выяснилось, что записать то можно, но узнать по записи кто поет — невозможно. У

такого магнитофона «не та полоса». Б.Н. Тарусов разрешил Борису купить на

кафедральные деньги портативный магнитофон «Репортер», лучший в те времена из всех

советских, что Боря и сделал. На этом магнитофоне Борису удалось сделать первые

сносные записи самых распространенных подмосковных птиц. Набрав записей на одну

пластинку, он их предложил «на пробу» Радиокомитету, а для экспериментальной серии

записи на пластинку в «Дом звукозаписи». В Радиокомитете взяли пленку и сказали, «что

попробуют, а потом скажут». Дом звукозаписи сделал сто пластинок и на вопрос: «Как

получилось?» - уклончиво. Через какое-то время Борис в одной радиопередаче узнал

свою запись. Значит, попробовали и молчат! Он подождал, а потом поехал на радио,

чтобы получить гонорар. Ему сперва сказали, что они его записями не пользовались. Боря

стал настаивать и доказал, что использована была его запись. Тогда сказали, что

разберутся, и заплатят, сколько ему положено. Прошло еще несколько недель и, когда он

позвонил вновь, ему сказали, что он может получить гонорар. Выписали денег на «батон

копченой колбасы». Боря опять стал требовать объяснения. Послали в бухгалтерию, там

ему «посочувствовав», сказали, что после долгого обсуждения, за что они могут

заплатить по «прейскуранту» пришли к выводу, что поёт соловей, а не народный артист, а

птица не может претендовать на гонорар. Борис же выступает здесь в роли техника по

звукозаписи. Поэтому ему выписали деньги как внештатному сотруднику - т.е. почасовую

оплату, прохронометрировав длительность звучания переданного пения птицы,- по

максимуму!



А с пробным выпуском пластинки произошло вот что. Однажды «они» сами позвонили

Борису и попросили его срочно приехать, прихватив все записи голосов птиц, которые он

сделал. В ответ на вопрос «Зачем?» ему ответили: «Ваша пластинка получила одобрение

в самых «высоких кругах», поставлен вопрос о выпуске её большим тиражом; все

подходящие по качеству Ваши записи, мы намерены передать на Апрелевский завод». В

результате Борис со временем смог накопить немного денег, чтобы постепенно оснастить

себя хорошей звукозаписывающей, портативной аппаратурой, акустическими

«собирающими зеркалами» и прочей оснасткой, и дело пошло.



А что касается «самых высоких кругов», ему рассказали, что довольно поздней осенью,

Н. С. Хрущев как-то собрал у себя на даче «высший свет» и во время чаепития через

рупоры, размещенные в кустах, проиграл им Борину пластинку, которую ему доставили

как «обязательный экземпляр». Те из гостей, которые хоть что-то понимали, удивились,

откуда у «Никиты» на участке певчие птицы, поют в пору «бабьего лета». Он им и

объяснил, что стали выпускать пластинки с записями голосов птиц. Вот тут н началось!



В 1964 году Боря уехал в Пущино, где как раз формировался штаг Института

биофизики. Там он основал лабораторию «Биофизики клетки». Моя группа на кафедре

биофизики помогла ему приборами и «ноу хау». Когда же в Пущине создали КБ

биологического приборостроения, Борис вместе с сотрудниками КБ, а иногда и при моей

консультации, наладили первые «машинки» для вытяжки калиброванных капилляров:

потом микрокузницу, варианты микроманипуляторов и т.п. Со временем эти приборы

были усовершенствованы и теперь используются и в генной биоинженерии,- хотя

изначально предназначались для микроэлектродных исследований.



Пока Борис жил в Москве, моя жена Зоя, я и Боря часто ездили по воскресеньям зимой

и весной за город. Встречались мы также на Звенигородской биостанции МГУ у Вадима

Смирина и его брата Юры. Мы познакомили Бориса с нашими друзьями, не биологами.

Летом ездили в Волково, в Бухарово, где Борис проводил отпуск со своей семьёй, женой

Наташей Крушинской и с маленькой их дочкой Катей.



По ходу всех этих совместных времяпрепровождений Боря иногда рассказывал о своих

приключениях после ареста в 1951 году, что ему инкриминировали, и что по его мнению,

явилось поводом для ареста. Предположительно, на него что-то донес студент с физфака.

В заключительном приговоре фигурировала формулировка: «Подготовка покушения на

И.В. Сталина». Вот уж абсолютный бред! Борис как-то позже говорил, что его отец и

товарищ отца того времени, Глеб Максимильянович Кржижановский, еще задолго до

революции 1917 года, в Баку, в подполье, конфликтовали с «Сосо», который вел себя

тогда возмутительно по отношению к ним и к их общему «делу». После революции отец

Бориса продолжал работать с Кржижановским во время разработки плана «Гоэлро», а

затем в каких-то научно-экономических учреждениях высшего ранга, в области

энергетики. С этим, должно быть связано и то, что Н.А. Вепринцева судили по делу

«Промпартии» в самом конце 20-х или начале 30-х годов. Если это так, то Бориса

посадили просто как члена семьи репрессированного. Отец Бориса был освобожден, когда

отсидел положенные ему 10 лет, и жил на поселении в Бийске. Умер он в 194] году в

Саратове (Минусинске) от тяжелой болезни сердца, приобретенной в лагерях. Николай

Александрович не получил разрешения вернуться в Москву к семье.



Как эпизоды, доказывающие Борину «вредоностность» фигурировали такие доводы:

«Уменьшение под видом опытов поголовья почтовых голубей Останкинской биостанции

Мгу, с целью подрыва обороноспособности СССР» Дело в том, что Борис, будучи

студентом кафедры зоологии позвоночных, занялся вопросами механизма ориентации

перелетных птиц (под руководством Л.В.Крушинского). Экспериментальной моделью

явились почтовые голуби, хорошо ориентирующиеся в пространстве. Чтобы узнать, не

ориентируются ли они по линиям магнитных полей земного шара, он вшивал некоторым

из них намагниченные иголки под крыло, что должно было бы отразиться на их

ориентации, так как искажало магнитное поле для этого голубя. Для начала ничего не

получилось, так как голуби с намагниченными иголками, выпущенные вдалеке, всё же

исправно возвращались в родную голубятню. Потом некоторые голуби стали исчезать.

При очередной ревизии оказалось, что породистых «почтарей» меньше, чем числилось.

Лаборант, отвечающий за содержание голубей, высказал ревизорам предположение, что

причина их невозвращения - опыты Бориса Вепринцева. Позже Борис узнал, что дело было

в том, что этот лаборант по субботам продавал чистопородных, элитных «останкинских»

голубей на птичьем рынке, будучи уверенным в том, что они непременно возвратятся в

Останкино. Но, опытные голубеводы-покупатели, знали, как этого избежать. Они их

долго не выпускали, приучая к новой голубятне, подбирая голубям нары, и ждали пока

появится потомство, и после этого «пришельцы» эту голубятню считали своей, и не

улетали. Лаборант таким способом хотел поправить свой бюджет.

Второе обвинение сводилось к проблеме градостроительства. С одной стороны тогда

строились «сталинские высотки» в том числе и новое здание МГУ. С другой стороны.

начали строить то, что сейчас называют «хрущобами», чтобы утолить хоть немного

квартирный голод. В то же время велась холодная война; с разработкой ядерного оружия

и ракет началось строительство атомных бомбоубежищ и переоборудование метро в этих

целях. Предложение Бориса сводилось к тому, что Мегаполисы следует строить не

«ввысь», а «вниз», скорее «вглубь» - ведь все равно надо строить атомные бомбоубежища.

К тому же, под землей температура более или менее постоянная. Для того, чтобы

поддерживать комфортабельную температуру, достаточно задействовать хорошие

кондиционеры двойного действия. Люди днем на работе, а дети в школе или детских

садах, домой собираются лишь вечером. В окна никто не смотрит, так как видишь только

окна соседних домов, смотрят в свободное время телевизор или читают книги.

Водоснабжение, теплоснабжение, электрические кабели, газ все равно приходится

проводить глубоко под землей; даже канализацию, содержимое которой рано или поздно

придётся выкачивать на поверхность. Основные транспортные коммуникации - метро и

электромобили будут ездить по относительно неглубоким тоннелям. Ни дождь, ни снег им

не помешают. Автомобили с двигателями внутреннего сгорания в частном владении для

городов заведомо экологически катастрофически вредны. Хорошо налаженный городской

общественный транспорт обеспечит дешёвое внутригородское сообщение. Примерные

подсчеты показывают, что в нашем климате эти принципы обеспечивают более

«экономичное» ЖКХ. Вся система ЖКХ будет «бомбоустойчивой», для этого достаточно

снабдить вентиляцию - на случай атомной, газовой или бактериально-вирусной войны,

надежными фильтрами.



Если посмотреть нынешние тенденции создания многоэтажных подземных торговых

центров и развязки городских магистралей, то, в какой-то мере, Борины идеи находят

воплощение.



На поверхности, конечно должны остаться школы, родильные дома, ясли, детские сады,

больницы и поликлиники с зелёными скверами, и часть ВУЗ-ов. Вся территория над

городскими кварталами должна быть парковой зоной, с вкрапленными в неё стадионами,

рекреационными зонами, зоопарками, заповедниками и заказниками.

Сельскохозяйственные зоны могут занимать дальние пригороды.



С промзонами вопрос должен решаться отдельно. Те предприятия, которые создают

много вредных отходов, должны их перерабатывать или вывозить дальше от жилых

районов, с учетом направления господствующих ветров, общего наклона местности, стока

поверхностных вод. Их экологическое состояние должно контролироваться непрерывно.

Многие опасные производства должны быть максимально автоматизированы, и как

горнодобывающие отрасли, обслуживаться вахтовым способом.



В общем, эту футуристическую «памятную записку» тоже умудрились использовать в

обвинительном аспекте. Хотя, теперь, более 50 лет спустя, имело бы смысл при

разработке многих экологических и прочих социальных аспектов жизни, вспоминать о

Бориных фантазиях. Я это рассказываю, чтобы показать, что у Бориса по многим поводам

появлялись интересные идеи, вопросы и предложения, кажущиеся «приземленной»

публике фантазией близкой к бредовой, на самом деле они всегда содержали

рациональные зерна.



Многие свои идеи он воплощал экспромтом, например, вскоре после своего

возвращения из ГУЛАГа ‚ он решил поехать на Белое море, чтобы снять там

«замечательный цветной, стереозвуковой, подводный фильм», (о котором я уже

упоминал). По возможности запечатлеть на пленку «все прелести» Белого моря, его фауну

и флору, пищевые цепи, сезонные вспышки некоторых экологически увязанных между

собой видов беспозвоночных, рыб и млекопитающих, водорослей и морских цветковых

растений. Например, о морских «чертях» и «ангелах» - из крылоногих моллюсков, белых

дельфинов-белух, вспышки численности которых следуют друг за другом, поскольку

«ангелы» питаются «чертями», а за «ангелами» охотятся красавицы - белухи. Или снять

синхронно всплывающую на нерест массу многощетинковых червей, нереисов, ровно в

полночь, во время первого полнолуния после летнего солнцестояния, когда солнце не

заходит на севере, а полная луна находится одновременно на юге. К утру вся линия

прибоя окаймлена желтой полосой из неоплодотворенных гонад нереисов и трупов

отнерестившихся особей в брачном наряде, а треска, объевшаяся нереисов, с трудом

пытается вернуться в придонные воды. Или зависимость численности стад беломорской

сельди от процветания «взморника морского» - морской травы, рода зостера, на литорали,

в эстуариях.



Затея с киносъемкой на Белом море тогда и не могла воплотиться, и впоследствии

Борис за неё уже не брался. Кстати, показанный нам на конференции в Пущине

прекрасный фильм «Птицы», был именно тем, о чем мечтал Борис. Вскоре Бориса

захватили другие идеи, в частности, создание фонотеки записи голосов птиц и других

животных - «Звуки природы».



Работая в Пущине, Борис продолжал развитие своих работ по биофизике клетки,

начатые дипломной работой на кафедре биофизики в МГУ. По ходу работы он пришёл к

проблеме создания культуры изолированных нейронов, культуры клеток вообще, возможного

их использования для имплантирования, криоконсервации геномов и т.д. В том числе, для

сохранения исчезающих видов животных. А началось это направление его мыслей с того,

что он для заработка перевел для издательства «Мир» книгу об опыте искусственного

осеменения крупного рогатого скота замороженной спермой, еще в студенческие годы.



Можно сказать, что многие, ставшие теперь общими, тенденции в практической генной

инженерии, цитогенетике, криоконсервации генофонда растений и животных, получили

начальное или дополнительное ускорение не без усилий и инициатив Бориса.



Энтузиазм и настойчивость Бориса привлекала интерес многих исследователей к

поднятым им проблемам. Получило развитие культивирование дифференцированных

клеток животных и растений для исследовательских и производственно - практических

целей.

Это не только моё субъективное мнение. Он был инициатором огромного числа

совещаний на совершенно разные темы. Они чаще всего проводились в Пущино. У него

была переписка с бесконечным числом советских, европейских и американских ученых,

самого разного профиля.

Я хотел ещё отметить, что всё это давалось ему не так легко, как многим казалось.

Своей целеустремленностью и, если хотите «настырностью» и напористостью он нажил

себе немало и противников, даже недругов, в основном из числа чиновников от науки,

людей нетворческих, а «изучающих» всю жизнь одни и те же процессы на близких по

эволюционному уровню видах, старательно подсчитывая количество своих публикаций

для отчета за год. Некоторые были недовольны тем, что Борис вторгается в их «вотчину»,

«перебегают», как им казалось, их дорогу. Со скептиками он боролся, пытаясь их убедить

в своей правоте - и это нормально. Были, однако, и такие, которые без спроса приезжали,

дотошно изучали разработанные в группе Бориса методы и «крали идеи», не ссылаясь на

Бориса, фактически выдавали их за свои.



Долго в Институте Биофизики АН СССР в Пущине, ему не давали возможности

совершить загранпоездки по приглашениям, хотя его приглашали учение с мировым

именем. Отклоняли его заявки на поездку под самыми разными «соусами», ссылаясь на

отсутствие средств, когда приглашающая сторона брала на себя все расходы, включая

оплату билетов в обе стороны. Так, одна его поездка состоялась только после того, как

Борис добился аудиенции у «самого» Семичастного, тогда министра КГБ. Борису

объяснили, что виновника следует искать чуть ли не в стенах института, даже не в

аппарате Президиума АН. Обещали позаботится о том, чтобы отказы в поездках не

повторялись.

После этого Борис побывал даже в Латинской Америке (Колумбия). По времени эти

поездки были в конце 80-ых годов. По поводу фонотек и записи голосов птиц Борис

ездил в Англию. В Германии (тогда ГДР) он был тесно связан с проф. Датте, директором

Тирпарка в восточной части Берлина, созданного на современных принципах. Датте и ряд

других немецких ученых, занимавшихся поведением животных, а это была в те годы

сильная сторона германских зоологов, хорошо знали Бориса и уважали его. Но только

свойственная Борису настойчивость каждый раз давала ему возможность совершать

поездки, заниматься делом, которое его интересовало. В этом была и доля поддержки его

друзей, к числу которых мы с Зоей Титовой, моей лучшей половиной, себя тоже

причисляем.



Собственно, я хотел отметить и проиллюстрировать мысль, что Борису его достижения

давались с большим трудом, и препятствия на этом пути преодолевались благодаря его

настойчивости и целеустремленности. На конференции в Пущине в, 2003г, посвященной

памяти Бориса Вепринцева, из замечательных выступлений его коллег могло сложиться

мнение, что ему все удавалось легко, что достаточно было Борису «пошевелить

мизинцем» и все у него сразу получалось, но это не так.



Было еще много такого, о чем можно было бы рассказать... Я еще не упомянул о его

дружбе с журналистом В. Песковым, авантюрах, связанных с приобретением, по

протекции Пескова списанного ГАЗ-69 «козлика», Ульяновского завода, и броске на нем

через Кара-кумы. Обо всех приключениях во время путешествий на байдарке. Увлечение

байдаркой началось после того, как мы с Зоей прокатили его при сильном ветре и грозе

по Истринскому водохранилищу. О приключениях времен нашего увлечения подводным

плаванием. Когда он «открыл» на Черном море рыбешек, морских ласточек, которые

жили в подводных гротах и которых он хотел привести в морской аквариум, а у него в

решающий момент отказал акваланг, причем на выдохе, в гроте на приличной глубине.

Выбрался он еле живым без баллонов и с баротравмой.



В общем, о других, кроме приведенных, смешных, грустных и просто интересных

ситуациях, в которые попадал Борис, связанных с отдельными этапами реализации своих

увлечений, можно рассказывать очень много.



Хочется еще рассказать об одном инциденте, где проявилось его фантастическое

упорство в достижении цели во время одной из многих совместных вылазок на лыжах.

Помню, что в этой вылазке участвовали мы с Зоей и наши замечательные старшие друзья,

всемирно известный фотограф-художник, оптик и горный турист - Петр Михайлович

Шведов и его жена Наталья Вадимовна Ширяева. Она была настоящий виртуоз в деле

«очистки» старых граммофонных записей от посторонних шумов. Борис потом с ними

подружился. Из нас всех Борис имел наименьший опыт хождения на лыжах. Мы ехали

вдоль оврага, где-то между Рижской и Октябрьской железными дорогами. Тут Зоя вдруг

махнула на равнинных лыжах вниз, в крутой овраг. Склон был не объезжен и на выкате

глубокая целина. Зоя и внизу устояла, но «пропахала» сугробы с трудом. Потом мы все, с

большим или меньшим успехом, благополучно съехали, а Боря внизу, на «выходе»

кувырнулся! Встал! В темпе поднялся лесенкой, благо очень круто. Снова съехал, опять

кувырнулся внизу… и так около 10 раз. Внизу общими усилиями были вырыты такие ямы

в глубоком снегу, что не упасть теперь было практически невозможно. Мы Боре об этом

сказали. Затоптав эти ямы, он снова поднялся и на этот раз благополучно съехал и устоял.

Вылез, тяжело дыша, и сказал: «Теперь я могу ехать дальше». Мы все, дожидаясь его,

замерзли. «Упал, отжался и через энное количество раз, поехал дальше». И так ведь во

всем.



Помимо кюбзовцев и биофизиков у нас было много других общих друзей. С некоторыми

мы познакомились через Бориса, а он через нас с нашими друзьями. Мы часто встречались

у братьев Смириных на Звенигородской биостанции. Было много общих знакомых и

друзей из числа Беломорцев - во главе с Николаем Андреевичем Перцовым. Мы — Люся

Яглова, Валерий Антонов и я - в 1965 году вместе с Бориной Командой работали на

о. Путятин, что за Владивостоком. Познакомились с дальневосточными друзьями Бориса.

Когда приезжали в Пущино по делам или просто пообщаться, ночевали часто у

Вепринцевых, иногда у Алика Кислова или Сережи и Наташи Розановых.



С Наташей Крушинской мы и сейчас встречаемся и перезваниваемся и с Ольгой

Вепринцевой также. Дима Вепринцев (старший сын Бориса) кончил нашу кафедру

биофизики, а я был куратором этой группы. Алик Кислов делал диплом на нашей кафедре,

а потом много лет работал с Борисом в Пущине. Со многими пущинскими коллегами мы

познакомились и «контачили» с подачи Бориса.



В общем, мы с Зоей были связаны с Борисом по многим линиям: поездками, общими

друзьями, КЮБЗом, одним факультетом, одной кафедрой биофизики. Связаны были по

линии разработки биоэлектрических микрометодов для работы с одиночными клетками и

клеточными органеллами «ин ситу», изолированных, но «ин виво» т.е. не фиксированных

и не прокрашенных. По линии усовершенствования техники изготовления калиброванных

капилляров из стекла и пластиков; изготовления специализированных

микроманипуляторов с импульсной подачей микроэлектродов; разработки

ионоспецифических микроэлектродов, микродатчиков для измерения парциального

давления газов и т.д. Что из этого получилось в лаборатории у Бориса давно известно;

многие в Пущине работают, используя эти методы. А мы теперь скучаем, что не с кем

даже на такие темы общаться. Мало кто сейчас работает экспериментально, не

разрабатывают новые экспериментальные приемы.



К сожалению, в последние годы, когда пытаются перевести фундаментальные науки на

коммерческие «рельсы», можно сказать «на узкую колею», такие ребята как Борис и ему

подобные, почти перевелись. Казалось бы, стало легче добывать нужные приборы, с

нужными характеристиками, освоить новую методику, купить специфические

биохимикалии (при наличии денег или гарантов), поэтому можно и нужно расширять

научные поиски, круг научных проблем; работать на стыке наук.



Нам же, чтобы проверить реален ли какой-то методический подход, приходилось

своими руками делать все. Например, найти нужную марку стекла, узнать, где это стекло

варят, а то и самому сварить. Выяснить физические свойства разных стекол, чтобы их

сочетать с определенными металлами. Аппаратуру делали сами -- электрометры,

микроманипуляторы и т.д. Если же что-то успешно изобрели, то внедрить было очень

трудно, хотя в то время мы не были обязаны получать даже авторские свидетельства, не

говоря уже о патентах. Мы были готовы передать все секреты изготовления инструмента

или прибора «своим», так по дружбе.



Сейчас по телевидению показывают один и тот же эпизод, якобы связанный с

пересадкой ядра в чью-то яйцеклетку с помощью «микропипетки». Снимок сделан

минимум 20 лет тому назад. Могу гарантировать, что с такими «микропипетками» как

показывают, получиться ничего не могло. Бедная яйцеклетка! А ведь техника отработана

нами физиологами клетки, еще в 50-е годы.



У меня складывается такое впечатление, что уже в школе теперь отбивают желание по-

своему осмысливать то, чему учат. Даже в университете многое преподносится по

библейскому принципу: «Да-да, нет-нет, что сверх того, то от лукавого». Многое, что не

является таковым, преподносится как истина в последней инстанции.



«Знания» проверяют сплошь методом тестирования: задают вопрос и предлагают три

ответа на выбор, какой из них верен. Например, Лафонтен — «чемпион Франции по

боксу?», «был великим французским баснописцем?» или «был архитектором,

проектировавшим Версальские фонтаны? Правильно ответил, «отлично» в четверти по

западноевропейской литературе. На госэкзамене скоро, по американскому обычаю,

зададут 100 вопросов из разных областей школьных знаний и предложат по три ответа на

каждый, на выбор. Отгадал все сто ответов, получай отметку 100, (а % знаний?). Это

вместо того, чтобы учить студентов правильно аргументировать свой ответ, даже

правильно поставить себе вопрос, дать определение понятиям и самим доискаться и

формулировать объяснение. Действительно «отлично», если он объясняет, как он

понимает причинно-следственные связи обсуждаемых явлений. Нас наши преподаватели,

которых мы на всю жизнь запомнили, старались этому учить и многие в этом преуспели.



Боря был одним из наиболее способных, многосторонних, настойчивых и поэтому во

многом успешным. Науке, нашей стране, да и жизни как таковой, нужны именно такие

люди.



Когда Борис лежал уже в реанимации, я в одну из последних ночей, по просьбе Ольги,

там же переводил инструкцию по применению новейшего средства лечения для Бориса,

присланного специально самолетом из Германии. Принесли многостраничную

инструкцию за полночь. Пока я её переводил, со стороны монитора слышны были перебои

в ритме сердцебиения. Дежурный реаниматор вышел из палаты, когда ритм вновь стал

равномерным и сказал: «Пришлось перевести его на искусственное дыхание». За окном

вставало солнце...



В наших связях с Борисом были более или менее длительные перерывы, по не

зависящим от нас причинам. Потом мы опять интенсивно взаимодействовали, потом

опять перерыв... Но, я должен сказать, что для нас с Зоей, Борис был всегда одним из

ближайших друзей. Нам всегда было интересно и приятно с ним общаться, с ним и его

окружением, и в случае необходимости, помогать друг другу. Об этом мы помним всегда

— это часть нашей жизни: